Еще памятно яркое впечатление от первой книги рассказов профессора Ивановского государственного политехнического университета Натальи Мизоновой «Розовая шуба», а в свет уже вышел и презентован в клубе литературных встреч «Август» ее новый сборник «Ковер-самолет» с текстами, написанными в той же подкупающе  живой, естественной манере, когда автор не столько «повествователь», сколько доверительный собеседник. Передать в прозе свой голос со всеми его интонациями – умение, дарованное далеко не каждому, и наш читатель легко обнаружит это в представляемых его вниманию двух фрагментах из книги «Ковер-самолет».

         Заметим при этом, что автор в своих рассказах ничего не выдумывает – все в них из реальной жизни. И это к вопросу о том, какова и насколько интересна она, наша жизнь. А ровно такова, как на нее посмотреть и как о ней поведать, – что, в общем-то, дело выбора. Писательский и человеческий «выбор» Натальи Мизоновой хотелось бы порекомендовать каждому.

         Наталья МИЗОНОВА

         ХРИЗАНТЕМА

         В городе событие: приезжает выставка Ильи Глазунова. В музее идет срочный косметический ремонт, вокруг то и дело возникают интеллектуальные вибрации. Все организуется по высшему разряду, вход на открытие только по пригласительным. В кассу музея впервые за его историю выстроилась очередь.

         У нас, между прочим, тоже есть художники, работы которых покупают главные музеи страны. Наш Вячеслав Федоров входит в пятерку лучших пейзажистов России. И никакого ажиотажа по этому поводу. Ну была у него в музее большая юбилейная выставка. Все хвалили его и удивлялись, что такой большой художник живет и работает в провинции и – с его-то талантом! – не хочет делать себе имя. Как будто всеобщее уважение среди ревнивых коллег – не имя.

         Вот и сейчас он сидит передо мной в неизменной клетчатой рубашечке, с кудрявой головой непонятно-седого цвета и в валенках по случаю болезни, доходящих ему почти до носа, замученного насморком. Мы обсуждаем приезд Ильи Глазунова, его творчество, психологию толпы и поведение чиновников от культуры.

         Точность повествования требует отметить один почти забытый факт. Чиновники в то время, то есть в 70-х годах, были не такие, как сейчас. Самые главные из них работали в отделе пропаганды обкома КПСС, а другие, из областного управления культуры, им подчинялись. Все остальное ничем не отличалось. Об известных и заслуженных деятелях чиновники снисходительно говорили «моя актриса», «мои художники». Разбирались они, по их мнению, во всем гораздо лучше, чем сами режиссеры или искусствоведы, и любили их время от времени поучить. Наслушаются своих подчиненных или залетных столичных искусствоведов, а потом выдают эту информацию с важным видом. Среди чиновников по культуре преобладали дамы, говорившие грудным административным голосом и обожавшие кутаться в шали. Но, справедливости ради надо сказать, что многие из них работали хорошо, а некоторые даже на пользу делу.

         Шел разговор еще и о том, пойдет ли Вячеслав Андреевич на открытие. Ни за что, говорил он, потому что популярность этого художника неравноценна его таланту. И все его плоские последние поделки, вся его русская «клюква» к большому искусству отношения не имеют. Иностранцев этим заманить еще можно, они на бояр, меха и набеги ордынцев охотно клюют, но русским художникам лапшу на уши вешать бесполезно. Вячеслав Андреевич и мне советовал на выставку не ходить.

         Дня через два я опять к нему пришла – просить билетик для жаждущей попасть на выставку знакомой, раз он сам идти не хочет. Уж у него, народного художника, приглашение-то точно есть. Приглашение было, но он мне его не дал: вдруг ему вздумается самому посмотреть на это действо.

         Открытию выставки предшествовали приезд Ильи Глазунова в город и пресс-конференция в редакции областной газеты, на которой он рассказал журналистам и приглашенным о себе и своем творчестве. Говорил Глазунов так, что зал его слушал как завороженный, независимо от отношения к художнику и его творчеству. Многие ушли с пресс-конференции убежденные в творческой правоте и огромном таланте мастера. Особенно дамы.

         С тех пор много воды утекло. Похоже, дамы были все-таки правы. Время многое расставило по местам. Увидев, кто сменил Илью Глазунова на месте мегахудожника сегодня, знатоки и любители перестали говорить о нем снисходительно. Решили, что он художник настоящий. Дамы с их экзальтацией, конечно, перебирали, но по существу оказались правы. Как всегда.

         ...И вот настал великий день открытия выставки. Все пришли, вновь отстояв небывалую очередь.

         Прорвавшись в узкое горло входных дверей, я оказалась на лестнице. Наверху, на первой площадке, монументально стоял Вячеслав Андреевич. Я его таким не видела никогда. В отлично сшитом, безукоризненно сидящем на нем черном костюме с белой хризантемой в петлице, осененный седыми кудрями патриарха и красавца, высокий и благородно бледный, Вячеслав Андреевич парил над толпой как облако. Он ничем не напоминал себя обычного. Тем более чихающего в платок красноносого дядьку в валенках до колен.

         В ответ на мое «ой, да вы пришли» он слегка помялся (люди же крутом) и тихонько сказал: «Позвали, и пришел. Ты не вредничай, помалкивай. Пойдем, я тебе кой-чего покажу. Повеселю. Ты только не смейся, гляди серьезно».

         По пространству, в котором медленно оседала пыль бравурных речей открытия, летала, кутаясь в шаль, главная партийная чиновница от культуры. Она подошла к народному художнику, поблагодарила его за сказанные им теплые слова. Тот подождал, кивнул мне будто бы невзначай и обратился очень серьезно к начальнице: «Вот что я думаю. Вон на той работе, «Русская красавица», много на кокошнике всяких камешков наклеено. У нас народ искусство знает плохо, может подумать, что все на выставке настоящее, включая камешки. – Дама напряженно слушала, демонстрируя, что понимает серьезность разговора. – Так могут начать выковыривать эти камешки, а рядом никакой охраны. Надо бы человека два поставить около нее. Да плюс карты. Глазунову их не захотелось самому рисовать, ему это ни к чему, он великий художник, приклеил готовые. Опять же, и на них могут польститься и стащить из хулиганства или в качестве сувенира. Наличник вряд ли кто решится спереть, но написать чего-нибудь или ковырнуть смогут. Испортят великую творческую вещь».

         «Верно!» – торопливо бросила дама, куда-то исчезла, и почти тут же в зал вошли два милиционера и встали по бокам «Русской красавицы».

         Вслед за ними вернулась в зал бдительная руководительница отдела пропаганды и спросила у Федорова, явно гордясь собой: «Все так, Вячеслав Андреевич?» Тот ответил, что теперь замечательно. Все как положено.

         Илья Глазунов, любящий посмешить публику, рассказывал, что на многих выставках у «Русской красавицы» и впрямь отковыривали и уносили камешки. Он к этому относился с юмором, философски и имел для такого случая хороший запас. Но в городе Иванове ни один фрагмент знаменитой работы не был утрачен. Милиция дежурила около картины до закрытия выставки. Говорят, этот факт польстил автору. Он ведь не слышал подтекста, который вкладывал его коллега в свое предложение. Впрочем, кто его знает, шутил или нет Вячеслав Андреевич.

         ...Какое счастье, что нежнейшие, напоенные русской природой и любовью к ней работы В. А. Федорова в свое время купили лучшие российские музеи. Есть надежда, что его искусство, простое и честное, как стихи Николая Рубцова, сохранится для потомков.

         Однажды, быть может, работы Ильи Глазунова и Вячеслава Федорова встретятся в зале какой-нибудь ретроспективной выставки. Пошепчутся в ночной тишине, повздыхают… Вспомнят прекрасное время своей молодости.

         ПЛЕС В КИТАЕ                      

         Китай стабилен и непредсказуем.

         Чтобы попасть туда, нужны решимость и здоровье. Самолет летит в полной темноте часов десять. Похожие на пчел старатель­ные и строгие стюардессы всю ночь бегают по узкому проходу, чтобы напоить, накормить, ответить что-то измученным пассажирам. После седьмого часа путешествия понимаешь, как труден путь, в который ты столь легкомысленно пустился.

         Китайские аэропорты огромны. Новичков они поражают тем, что кажется, будто снаружи, за стеклянными стенами здания, собирается дождь. Но там – ни дождя, ни воздуха. Только густой и влажный горячий смог. И нужно срочно бежать отдышаться назад, в кондиционированный мир залов ожидания и прибытия.

         Всё здесь как-то наоборот. Тучи есть, а дождя нет. И во всем ощущается парадокс единства стабильности и непредсказуемости. С каждым новым знакомством с этой страной чувствуешь его все глубже.

         Древние пологие горы снисходительно смотрят на небольшие долины, в которых кипит деловая жизнь. Здесь что-то сажают и собирают. Наверно, рис. В прудах между влажными полями какой-то китаец огромным шестом отгоняет гусей от посадок. Рыбаки ловят толстогубых карпов, которых кормят вместе с утка­ми. Кто-то в широкой шляпе конусом отбивается от цапли, меша­ющей собирать лотосы – их в Китае тоже едят. Утки плавают, гуси гогочут, рыболовы и рисоводы помалкивают, цапли нахальнича­ют, солнце светит, но его не видно – оно всегда спрятано в густой пелене облаков. Все стабильно.

         Но.

         Вдоль дороги, обсаженной цветами и кустарниками, периоди­чески вырастают районные поселения. То есть города с населени­ем примерно в десять миллионов человек. Высотные дома плотно прижаты друг к другу, на крышах разбиты сады, окна верхних и нижних этажей зарешечены. Балконы завешаны одеждой – они здесь служат чем-то вроде шифоньера. Сегодняшняя стабиль­ность заключается и в наличии традиционных жизненных укла­дов, и в постоянстве и неимоверной скорости изменений.

         Дороги пересекаются многоярусными воздушными развилка­ми с бегущими по ним чистыми машинами. Почти без пробок. Аккуратные, окруженные общежитиями для рабочих предпри­ятия, экономя землю, позволяют себе микросадики и цветники. Хотя бы на крыше. Цветы вдоль платных и бесплатных дорог обя­зательны. По великим рекам плывет множество лодок и странных плоских пароходиков. Сегодняшняя Волга кажется по сравнению с ними пустынной, заброшенной дорогой.

         Здесь нельзя не смотреть вокруг – все так интересно, ново и неожиданно. Трудно сосредоточиться – сложен и долог бессонный перелет из России в Китай.

         Пережив, наконец, все встречи, нервы, переходы и перегруз­ки, почти засыпаешь в бесшумном лифте отеля. Кто-то выходит из него, и в момент остановки вдруг видишь за открывшими­ся дверями... Плес. Клише «крыша едет» уплывает, ты мгновенно засыпаешь, добравшись до постели, и тебе снятся не гуси и цапли, не шляпы, похожие на крыши фанзы, не развилки дороги, а Плес. Миф, мелькнувший по стене фреской. Град Китеж...

         Проснувшись, я поехала в лифте вниз, выходя на каждом эта­же. И нашла его. Это действительно был он, город Плес.

         Сколько же нужно помотаться по свету, насмотреться на вся­кие пейзажи, чтобы, прилетев в экзотический город по имени Хумень, увидеть здесь портрет своей маленькой тихой родины.

АР читал - вывод

         Китайский художник писал этот пейзаж в необычном ракурсе, снизу вверх от музея Левитана к горе Соборке, занавесив воздуш­ное пространство между ним и горой ветками ивы, покрытыми розовыми цветами. У нас таких нет, они растут только в Китае. Мастер, умело соединивший приемы традиционного китайского письма и современного искусства, видимо, тоже вспоминал на чужбине свою малую родину. И его, как когда-то Левитана, очаровал наш Плес, его естественная, не всем понятная красота.

         Директор гостиницы хорошо знал историю картины. Ее написал известный в Китае мастер, когда в составе международной творческой группы плыл по великой русской реке Волге на пароходе. Они выходили в разных городах и писали те места, кото­рые им особенно нравились. Многие картины этого художника с волжскими пейзажами были потом куплены разными отелями.

         Какими прекрасными сюрпризами награждает порой жизнь! Город был расположен на берегу океана, чего я, второпях собира­ясь, и не знала. Можно было стоять у окна лицом к океану, спиной к Волге и Плесу. И наоборот.

         ...Все сложилось хорошо. В жюри собрались умные професси­оналы, подиум был залит светом, китайские манекенщицы сво­ей пластикой напоминали качающиеся под ветром экзотические растения.

         И каждый день начинался со встречи с Плесом, украшенным розовыми цветами, подаренными ему неизвестным мне извест­ным китайским художником.