Так получилось, что в прошлом сезоне я смотрел четыре разные «Грозы» – все это были свежие постановки. Теперь вот премьера в Ивановском драматическом театре. Чем вызван всплеск интереса к пьесе Островского – хорошо известной и заставленной?

Видимо, за кулисами тоже существуют модные тенденции. «Грозы» по всей стране засверкали после постановки Андрея Могучего в БДТ – она задала планку, заставила переосмыслять классику. Питерский спектакль растащили на цитаты и контрцитаты (намеренные и случайные). В ивановской постановке от Могучего, кажется, алый цвет в костюмах молодых героинь (в противовес подавляющему черному) и поволжский говор Катерины.

Вторая причина нынешней популярности «Грозы», вероятно, связана с общественными настроениями, которые улавливает театр. Несмотря на кажущуюся свободу, современный человек встроен в рамки. Мы зависимы от государства, денег, морали, моды. Все это надоело, но страшно броситься с обрыва стабильности – расправить крылья. Хотя никуда не спрятать и не подавить ощущение подступающей грозы – желание жить не по правилам, нарушать их. Жить так, как хочется.

«Грозу» в Иванове ставил Денис Хуснияров – режиссер молодой и прогрессивный, сотрудничавший с известными столичными театрами. Видно, что он ориентируется в культурном процессе, освоил актуальный инструментарий, понимает методику. Обратите, например, внимание на долгое начало его «Грозы». Сначала Катерина поет народную песню, потом вступает Кулигин. Через паузу часовщик-самоучка издает нечленораздельные звуки и начинает не говорить, а кричать. Все это для того, чтобы сгладить порожек первой актерской реплики (а фальшь в ней всегда неизбежна – ведь на сцене не жизнь, а игра).

Главный вопрос, который мучил меня после ивановской премьеры: насколько внешние эффекты спектакля (а этим он, безусловно, интересен) наполнены содержанием. Есть ли что-то весомое за режиссерскими приемами и находками.

Раздеть артистов и окрестить

В сцену вмонтированы два поддона с водой – по щиколотку. Наполнены также ведра и тазы – по ходу действия они опустошаются. Актеры играют на мокрых подмостках. Каждый персонаж хочет набрать в ладони живой воды, смыть с себя «темное царство». Но приходится довольствоваться небольшими корытами, плескаться в них. В волжском городе Калинове, придуманном Островским, не найти глубины. Только если разбежаться с обрыва – как Катерина.

Еще одна удачная находка спектакля – мотив шествия. Кабаниха не просто передвигается по сцене – она вышагивает (и здесь режиссер выходит на уровень обобщения: это шествие не конкретного героя – а социального типажа, явления). Есть в этом и правда жизни: съездите в Кинешму, и увидите, как гуляют так же чинно вечерами на набережной. Так было там испокон веков. И Островский наверняка видел.

Режиссер разоблачает телесность (антидуховность) выдуманного города и в буквальном смысле обнажает актеров. Даже когда они одеты – мокрые блузы ничего не скрывают (нижнее белье не предполагается). На голых телах выделяются крестики – деревянные, на шнурках. Нет креста только у Кудряша, и, как ни странно, не видно его у набожной Кабанихи (у нее на цепочке какая-то подвеска). Правда, эти символические противопоставления не подчеркиваются, и потому не считываются должным образом. Также смазываются цветовые знаки в одежде Катерины. Подозреваю, что создатели спектакля неслучайно заставляют ее периодически менять красные сапожки на черные, белую рубаху на брусничную. Но с чем связана периодичность – трудно разобрать.

Во втором акте режиссер неожиданно ставит банную сцену – зритель видит голую Кабаниху, разомлевшую в парной под березовым веником. Зачем это отступление от текста Островского? Еще один эффектный прием ради обнаженного тела? Или концептуальная задумка? Мол, все герои спектакля ищут живой воды – постоянно умываются, плещутся в бабайках, а сухая злобная Кабаниха наоборот – выпаривает из себя воду. Хорошо придумано! Но Кабаниха у Хусниярова после парной идет пить – значит, концепции здесь не предполагалось.

Главные и второстепенные

Образ Кабанихи в ивановском спектакле выглядит пока незавершенным. Режиссер пытается доказать, что ее деспотизм, почти гопническое хамство – от любви к сыну, от собственного жизненного опыта, желания оградить от ошибок других. Но Кабаниха в исполнении заслуженной артистки Светланы Басовой получается слишком суровой – воплощением абсолютного зла. Потому в сцены ее неожиданной распаренной мягкости зритель верит с трудом. Слезная истерика, разыгрываемая Кабанихой, вызывает в зале улыбки – хотя, думается, не этого эффекта добивался режиссер (тем более с этой сценой зеркалит финальная истерика Катерины).

Непонятным получился и образ Дикого: артист Евгений Семенов настолько выразительно изображает опьянение своего персонажа, что большая часть монолога звучит неразборчиво. Отмечу, что для Островского Дикой и Кабаниха важны именно в паре – они рифмуются друг с другом, через них драматург роднит Бориса Григорьевича и Тихона. В премьерном спектакле связка двух этих образов не ощущалась.

Борис Григорьевич – любовник Катерины – мало запомнился в постановке. Единственное, что придумал для него режиссер, – интеллигентские очки, тонущие в корыте перед первым свиданием. Чем вызвана невыразительность образа: игрой актера (Якова Дергачева) или сам персонаж обязывает к этому? Борис у Островского действительно никакой. И Катерина влюбляется в него только потому, что готова влюбиться; Борис для нее хорош уже тем, что он – приезжий, не принадлежит этому темному городу.

Тихон Кабанов (артист Михаил Богданов) получился в ивановском спектакле более интересно, не схематично. Он понимает противоестественность своего состояния, страдает от этого и после измены жены будто меняется – правда, режиссер для этого вводит его в состояние опьянения.

Главная сложность в роли Катерины – сыграть хрестоматийные монологи, известные со школы, по-своему. Артистке Ольге Дружининой это удается. «Почему я не птица…» она произносит с легким – едва уловимым – волжским говором. Она не тараторит, но говорит взахлеб, всхлипывая от обилия эмоций.

Аккуратно, в четком соответствии с режиссерской партитурой («Актеры – пластилин», – говорит Хуснияров), работает над образом Варвары Елизавета Дубровина. Запомнился блеск глаз, когда она соблазняет Катерину: «Что за охота сохнуть-то?» Но сцена соития Варвары и Кудряша поставлена грубо. Возможно, режиссер вновь пытается подчеркнуть пошлость и примитивность волжского городка. Выглядит это слишком отталкивающе, хотя и эффектно.

Зато гибель Катерины показана нарочито без выдумки – героиня просто ложится на подмостки. К слову, во всем спектакле нет раскатов грома и вспышек молний. Эффекты Хусниярова не так прямолинейны.

Новый ивановский спектакль выглядит стильно и даже модно. Оригинальны световое и звуковое оформление (удивительно, что принципиально важные монологи артисты произносят не в тишине – а на звуковой подложке). Но собственного прочтения классической пьесы режиссер не предлагает, не дает концепции, объединяющей многочисленные эффекты и приемы. Потому провисают порой диалоги, неочевидна в спектакле необходимость Дикого, странницы Феклуши, инженера Кулигина (к слову, для образа последнего много интересного изобрел артист Алексей Втулов). Кажется, сам режиссер не до конца понимает, зачем все они нужны Островскому, отказывается в своей постановке, например, от образа старой сумасшедшей барыни.

Над «Грозой» драмтеатра интересно размышлять, рассматривать и разгадывать ее. И, не кривлю душой, хочется посмотреть не один раз. В следующий раз спектакль заявлен в афише 18 мая.

Фото Варвара Гертье