30 октября – день памяти жертв политических репрессий  

Среди 62 почетных граждан города Иваново минимум трое были жертвами сталинских репрессий. Самый долгий срок в ГУЛАГЕ отбыла Пелагея Яковлевна Воронова (1892–1990). 

Пелагея – потомственная ивановская ткачиха. Еще до революции работала у Зубкова и Полушкина. В 1917 году была членом стачечного комитета, а затем фабкома на фабрике Гарелина. Советская карьера 25-летней девушки развивалась стремительно: заведовала губернским женотделом, работала в горздраве. Делегатом ездила на первый съезда Советов, который утвердил декларацию об образовании СССР. 

На другой день арестовали

В середине 1920-х Воронова училась и работала в Москве, в 1930 назначена вторым секретарем Ивановского обкома ВКП(б), в 1932-м – заместителем наркома легкой промышленности СССР (во главе ведомства тогда стоял Исидор Любимов). Награждена орденом Ленина. Несколько лет до ареста руководила управлением шелковой промышленности Наркомлегпрома.

Рассказывают, что в 1937 году «ей пришлось по какому-то поводу быть в Кремле. В перерыве между заседаниями к ней подошел Сталин. Дружески взял ее под руку и после приветствия и каких-то незначительных вопросов вдруг сказал:

– А знаешь, Пелагея Яковлевна, мне на тебя всё время НКВД жалуется. Как ты там?

Пелагея Яковлевна знала, что такое «жалуется НКВД» и ответила тогда:

– Не верьте, Иосиф Виссарионович, ничего такого нет.

Сталин как-то проникновенно посмотрел на неё и сказал: «Я тебе верю». Пожал руку и отошел. На другой день ее арестовали». 

Детали ареста и заключения Пелагеи Вороновой неизвестны. После окончания срока ее снова арестовывали, сослали в Красноярский край. Полностью реабилитирована бывшая ткачиха в 1955 году. В книге Ивана Исаева «О Колыме, товарищах, судьбе» (2007) приводятся рассказы Пелагеи Яковлевны о том, чем ей пришлось заниматься после освобождения. Приведу объемную цитату. 

«После того, как реабилитировали и восстановили в партии, ей пришлось участвовать в комиссии Президиума Верховного Совета СССР по пересмотру дел осужденных по ст. 58 УК. Это было в 1955 или 1956 году. Комиссия была наделена большими полномочиями и могла освобождать из лагеря, снимать судимость и реабилитировать, если считала, что люди были невинно осуждены. Из ее рассказов мне заполнились два, и я решил их записать.

«Питался лучше нас с тобой»

О деле, которое она рассказала, можно было бы выразиться так: и после смерти он всё еще был страшен своей жестокостью.

...Вошел человек, дело которого лежало у нас на столе. Среднего роста, коренастый. Лицо открытое, прямое, рабочее. Из дела было видно, что он железнодорожник, машинист паровоза. Осужден на 10 лет

Предложили сесть. Наш первый вопрос: «За что?». Человек потеребил в руках шапку, потом посмотрел на нас, сказал:

– Да как там написано. За клевету.

– Что здесь написано, мы читали, – улыбаясь, сказал председательствующий. – Вы расскажите сами, как это случилось.

– Да как? Приехал я из рейса. Сдал смену и иду со своим железным сундучком в дежурку. Так мы называем комнаты отдыха для паровозных бригад. Возле газетной витрины стоят двое наших, деповских. Я тоже подошел. А в газете был напечатан снимок Сталина в гробу. Это на другой день после его смерти как раз было. Один из деповских посмотрел на меня и говорит: «А он ничего был, справный». А меня в это время будто черт за язык дернул, возьми и скажи: «А чего ему было, питался лучше нас с тобой».

Сказал и тут же пожалел. Эх, думаю, при жизни молчал, надо бы и сейчас так. Не стал я больше ничего рассматривать в газете и пошел домой. Дома жена тоже про Сталина. Вот умер, как же мы теперь, что же будет со страной. И пошла причитать. Женщина, конечно... Я, помнится, прикрикнул на нее, чтобы перестала и приготовила мне завтрак да постель, устал я и хочу спать. Жена умолкла, а я покушал кое-как без всякого уже аппетита и лег спать. Лег, а уснуть не могу. Всё у меня на душе было как-то нехорошо.

На другой день утром мне надо было снова в рейс ехать, но тут аккурат за мной и пришли. Посадили. Потом осудили за клевету и поругание партии и правительства. Отправили сюда, сижу третий год.

Мы еще задали несколько вопросов, но это уже так, скорее для проформы. Всё было ясно и тому, что он рассказал, мы верили. Машиниста отпустили и сказали, что сегодня же объявим свое решение. После его ухода в протоколе записали: «Из лагеря освободить, дело прекратить за отсутствием состава преступления».

Просто так сидел

<…> Весь обвинительный материал <другого> заключенного состоял из нескольких строк. Террористический акт. Убил из ружья председателя колхоза. Как, при каких обстоятельствах и за что, из дела не было видно. Запросили область. Это на Кавказе. В присланном на наше письмо ответе значилось, что дело следствием прекращено много лет назад за отсутствием материалов, подтверждающих виновность арестованного. Спрашивали у лагерной администрации, как вел себя заключенный. «Ужасно, – последовал ответ. – Только и знает, что кричит – не виноват. Совершил несколько побегов, не работает и совсем опустился».

Для нас было ясно, что раз дело следствием прекращено, его надо было давно освободить, но по чьей-то оплошности, безразличию или преступлению он продолжал сидеть в лагере, хотя никем не был осужден.

Попросили вызвать заключенного. Вошел человек, заросший, грязный, оборванный. Еще с порога, не сказав «здравствуйте», он хриплым голосом проговорил: «Я вас ждал десять лет». Вошедшему предложили сесть, подали чай. От чая он отказался, папиросу взял. Курил жадно, казалось, не затягивался, а глотал дым. Когда кончил курить и успокоился, мы попросили рассказать, когда и за что его осудили.

«...Мне было двадцать лет (значит, сейчас ему тридцать, подумалось мне). В нашем селе жил милиционер. Продукты из колхозной кладовой он брал как у себя дома. Это так говорили другие. Я тогда был молодой и меня это не касалось.

Милиционер как-то позвал меня домой и угостил водкой, но я почти совсем не пил. Сам милиционер выпил порядочно и начал ругать председателя колхоза. Зачем он это делал при мне, я не знаю. Потом, когда я собрался от него уходить, милиционер показал мне охотничье ружье, двустволку. А потом сказал: «Хочешь, возьми себе на время?» Я спросил: «А зачем?»

– Ну, пойдешь охотиться на кабанов.

– У меня нет разрешения и меня могут оштрафовать, – сказал я.

– Чудак ты, – засмеялся милиционер. – Кто же тебя может оштрафовать, кроме меня? Бери. Только никому не говори, что я тебе давал. Ружья никому передавать не разрешается.

Я взял тогда ружье, и стояло оно у меня несколько дней дома. На кабана я так и не пошел. Потом ружье увидела мать, начала охать и ахать. Где ты взял? Да оно может выстрелить, унеси его из дому. После этого я взял и отнес его милиционеру.

– Что так быстро? – спросил он меня.

– Да так мать боится, что оно само выстрелит.

А потом через несколько дней после этого у нас в селе и случилось это несчастье. Был убит председатель колхоза. Говорят, его убили из охотничьего ружья. Меня в тот день не было дома, но когда я приехал, милиционер арестовал меня и сказал, что это я убил председателя. На другой день меня отвезли в район. В районе я недолго просидел и меня отправили в лагерь. Сколько я ни писал, мне никто ничего не отвечает».

Мы молча выслушали всю эту историю. Председательствующий обвел всех нас глазами и сказал, обращаясь к заключенному: «Мы верим вам, товарищ, что вы не виноваты. С этого момента вы можете считать себя несудимым».

Человек как сидел на стуле, так вместе с ним и свалился на пол и зарыдал навзрыд так, как могут плакать мужчины, когда уже не в состоянии удержать себя. Мы вначале хотели помочь ему встать, но потом кто-то из нас сказал – оставьте его, дайте ему выплакаться.

Когда он затих и тяжело поднялся, верите ли, от слез был мокрый пол. Потом мы распорядились помыть [этого человека], одеть, выдать деньги на проезд к месту жительства и на первое время».

Добавлю, что в 1972 году – через 25 лет после освобождения из лагеря – Пелагея Воронова стала почетным гражданином города Иваново. Приведенные выше истории опубликованы с ее слов в книге Ивана Исаева ««О Колыме, товарищах, судьбе» (М., 2007).