В 1933 году архитектор Иван Николаев, спроектировавший для Иваново-Вознесенска прядильный корпус фабрики «Красная Талка», писал: «Главным в городе становится не дворец правителя, не храм, но завод – он подчиняет себе город. Промышленная архитектура становится основой архитектуры вообще». Для Иванова этот тезис был актуален со второй половины XIX века.

До нашей эры

В изданной в 1884 году книге «Город Иваново-Вознесенск, или Бывшее село Иваново и Вознесенский посад» Яков Гарелин описал местный пейзаж сдержанно и восторженно: «На переднем плане река, по берегам которой в виде гирлянды тянется ряд фабрик, над ними постепенно поднимается город, блестя золочеными главами церквей и выставляя местами высокие фабричные трубы вперемешку с крышами домов».

Список фабрик и заводов Иваново-Вознесенска, составленный редакцией «Торгово-промышленной газеты» и «Вестника финансов» в 1910 году, включал около 30 компаний. Обработка хлопка, бумагопрядильное, бумагокрутильное и бумаготкацкое производство были представлены товариществами мануфактур династий Гандуриных, Гарелиных, Дербенёвых, Зубковых, Полушиных, Бурылиных, Витовых и другими. Фамилии некоторых из них на слуху не только у краеведов: Зубковский двор, куваевская больница, бурылинский музей, гарелинская библиотека, «Дербенёв-центр»…

Но всё же основное наследство «ситцевых королей» – это даже не их фамильные особняки, а производственные корпуса, которые продолжают служить и в XXI веке. Как писал магнат Владимир Рябушинский, «свое фабричное дело мы любили и ценили, родовые фабрики были для нас то же самое, что родовые замки для средневековых рыцарей». Добротные здания из красного кирпича с чугунными аксессуарами лестничных пролетов стали приметами времени, когда строения возводились капитально, на века.

Капиталистический город воспринимался в текстах его критиков как инфернальное гиблое место. Российские трансформации деревенской культуры в городскую описаны, в частности, в цикле очерков Филиппа Нефёдова «Наши фабрики и заводы» (1872), рассказывающем о переходе крестьян от сохи к станку, от привольной жизни на земле к машинному рабству. Превращение села в промышленное гетто иллюстрируется по-средневековому мрачными картинами, ставшими впоследствии общим местом для описания вопиющих контрастов жизни индустриальных центров с их промзонами и индустриальными окраинами:

Наша эра

Для того чтобы почувствовать то, что украинский географ Юлиан Тютюнник называет «индустриальным духом места», большинству ивановцев нет необходимости отправляться в дальний путь в некие «места силы», где сконцентрирована своего рода квинтэссенция индустриальности. Часть текстильных производств нашего города перепрофилирована, другая успешно функционирует, а третья находится в запустении. Существование последних, безусловно, провоцирует на размышления о том, что можно сделать с оказавшимися невостребованными объектами равнинно-фабричной цивилизации. У очень немногих памятников промышленной культуры, как считает философ Елена Трубина, «есть шанс стать привлекательными компонентами культурного наследия, очищенными от следов запустения и новейших вмешательств, спасенными реставрацией от дальнейшего разложения».

Новые виды репрезентации индустриальности в искусстве можно свести к двум главным моделям: «живой» и «мертвой». В первой демонстрируются работающие предприятия с непременным атрибутом в виде дымящих труб. В этой модели достаточно часто основные события находятся на периферии индустриального ландшафта, который выступает в качестве враждебного и отчужденного. Впрочем, и в случае включенности героев в производственные процессы, промышленный антураж несет ту же смысловую нагрузку.

Модель руинификации столь же востребована. Невозможно не заметить, что «большие промышленные объекты умирают словно динозавры, оставляя за собой красоту руин и терпкий запах безработицы. Индастриал, – по словам харьковского писателя Сергея Жадана, – проходит семь кругов производственного ада и превращается в мертвый индастриал, когда старые цеха, словно католические соборы в туристических центрах, перестают выполнять свою непосредственную функцию, отходя в область истории и шоу-бизнеса».

Модель «мертвой» индустриальности в художественном кинематографе берет свое начало в «Сталкере» Андрея Тарковского (1979). Судя по моим наблюдениям, метафизика индустриальности в отечественном кино в значительной степени является самодостаточной и не предполагает связи с внеиндустриальной традицией в искусстве, сохраняя своеобразную чистоту жанра. Тем интересней эксперимент кинорежиссера Петра Зеленки, поставленный в фильме «Карамазовы» (2008). По его сюжету чешская театральная труппа направляется на полуразрушенный польский сталелитейный завод для репетиции «Братьев Карамазовых». Фильм снят на заводе в Новой Гуте, том самом, где происходило действие ставшего классикой фильма Анджея Вайды «Человек из мрамора» (1976).

Вечные вопросы, заданные актерами в индустриальном антураже, недвусмысленно дают понять, как всё перемешалось. Ивановцы постепенно привыкли не замечать промышленную инфраструктуру города, в декорациях которой живут и которая приезжим просто бросается в глаза. Мы часть этого городского ландшафта, частично мертвого и отчужденного, частично преобразованного для выполнения актуальных ныне функций производства и торговли, офисной и культурной жизни.

(Продолжение следует)

 «Село Иваново представляет вид цветущего города, – говорили нам учителя отечественной географии, – в нем находится множество фабрик и заводов, на которых ежегодно вырабатывается хлопчатобумажных изделий на десятки миллионов и где живет более двадцати тысяч рабочего люда. <…> Действительно, как только что подъезжаешь к Иванову, особенно в первый раз, впечатление, им производимое, именно таково. Вдали перед вами открывается прекрасный город с каменными зданиями, множеством высоких труб и еще более высоких колоколен и богатыми храмами, золотые главы которых так и ослепляют глаза. Но это впечатление тотчас же сменяется другим, когда локомотив быстро подкатит вас к вокзалу ивановской станции и вы очутитесь лицом к лицу с русским Манчестером. Куда девался красивый город, которым за несколько минут вы восхищались? Нет больше его, он исчез! Вместо красивого города вы уже видите сплошную массу почерневших от ветхости деревянных построек, раскинутых на шестиверстном пространстве, да изредка и кое-где из-за них выставляются каменные дома купцов и длинные корпуса фабрик; везде солома и тес, покрывающие хижины и жилища манчестерцев. Только одни церкви с их златоглавыми верхами и красные трубы остаются во всей своей неизменной красе и как-то уже особенно резко выделяются из массы окружающего убожества и поражающей нищеты».