Ивановская область всегда относилась к фабричной цивилизации. С колхозами были проблемы из-за суглинков и неурожаев. С офисным планктоном тоже – Москве и Питеру было перестроиться на бумажное ничегонеделание гораздо проще. Наверное, поэтому нам сейчас так сложно смириться с отсутствием производства. Хорошо еще, что торговля в ситцевом крае была всегда развита не менее ткачества. На том и живем

В августе 2018 года в Иванове взорвали элеватор мукомольного завода. Он был для меня неким символом: самое высокое здание города. Всё детство и юность я ездил в родную деревню через Шую, где так же над всей заречной частью города возвышается элеватор. Так нужно, понимали юные мозги. Это хлеб. Так его хранят и производят. Была уверенность в мощи страны.

Когда я поступил в университет, мои одноклассники на хлебозавод на улице Спартака устроились работать в массовом порядке. Молодцы. Успели и денег заработать, и недорогие по тем временам квартиры купить. Обеспечили себя в самые суровые годы. Тогда меня из трамваев выгоняли без билета через две остановки, а из автобусов и троллейбусов – через одну. Я-то думал, что у меня всё впереди: докторская, академия наук. Нет бы сразу на производство пойти!

Турникету – нет!

Вся моя жизнь, сколько себя помню, проистекала вокруг фабрик. Мама работала на фабрике ткачихой. До сих пор помню все эти инструменты, которыми она пользовалась, обслуживая станки. Фабрика чуть не стала причиной моей ранней смерти. Мама ушла на ночную смену, я заскучал (в три года это обычное явление), вышел из дома зимой в колготках и рубашке, увидел огни фабрики, пошел к ним через сугробы и упал в полынью с моста. Соседка шла с той же фабрики и вытащила меня за шиворот.

На той же фабрике я потом работал мотальщиком в летние каникулы. Хорошая работа. Меняешь шпульки, выстраивая алгоритм перемещения между машинами. Сначала три нормально освоишь, потом – пять, потом тебя побьют коллеги за то, что ты перевыполняешь план, и им, с их постоянными перекурами, трудно будет выполнять новые нормы. Поначалу я на утренние смены приходил часа в 2-3 ночи. Никому никакого дела до тебя нет. Идешь через огромные цеха, все трещины которых забиты астматическим стекловолокном, на ощупь находишь гигантские выключатели, потом врубаешь целый шкаф энергооборудования, запускаешь свои машины, завариваешь чай – и в ритме металлического рока отбиваешь восемь часов механики.

Как меня ненавидели! Особенно воры, которые приходили за час до смены и пытались стырить со станков наработанные вчера боронки. Чем только не соблазняли, чтобы я спал по ночам спокойно. Но ценнее денег, которые я зарабатывал по сдельной системе, у них ничего не было.

Один из руководителей «Кранэкса», на котором я числился уже бездельником, а не работягой, с удовольствием мне рассказывал, как они вводили на предприятии автоматическую проходную. Никто не был против. Нормальная система для отдела кадров. Пришел в 6, ушел в 13, зарплату и премию получил. Но система-то была сдельно-премиальная! Рабочие придумали такой хитрый ход. Пришел в 3-4 часа утра. Охранник типа отвернулся. Рабочий, как на московских пригородных поездах, перепрыгивает турникет. Работает, детали изготавливает. К началу смены возвращается на проходную, перепрыгивает турникет в обратную сторону и заходит, как честный человек, регистрируясь в электронной проходной. Вот какая тяга была к работе!

Это временно

После университета я два года отработал на фабрике в центре Иванова. Всё изменилось. В огромных цехах на каждом станке лежала бумажка с надписью «Законсервировано». А работников на фабрике числилось несколько сотен. Я спрашивал: «А чем они занимаются?» Управленцы ответить не могли. Зато сами рабочие по вечерам в бане, работавшей на фабрике, мне поясняли: «Оборудование без наладки простаивать не может. Корпуса надо чинить. А то, что не производим ничего, так это временно. Скоро станки уберут. И нас с ними».

От школы нас направили на практику на предприятие «Электро». Вот тоже был славный образчик социализма. Я беру штамповочную машину, которая зверски отсекает металл от заготовки, включаю музыку в наушниках и восемь часов подряд рублю хвосты аккумуляторам под Цоя и Кинчева. Вечером волоку на тележке месячную норму железяк учетчику. Он взвешивает, звереет, берет табличку «Не работает» и вешает на мою машину. Я сажусь на другую. Вечером та же история. Потом подходят работники. В общем, я их понимаю.

Сейчас люди недовольны, что рабочие места у них отбирают гастарбайтеры. Я над этим просто смеюсь. В Иванове гастарбайтеры работали всегда. Сначала на торфоразработках – присылали сотни «торфушек» из Поволжья. Потом на фабрики привезли вьетнамок. Хорошие были работницы, душевные, только с личной гигиеной имели проблемы – врачи в кожно-венерологическом диспансере жаловались.

***

В юности я входил в писательскую организацию. Известный ивановский прозаик Александр Малышев, все повести которого были связаны с ткацким производством (например, «Оловянное кольцо», где работник гибнет, сражаясь со злодеями, которые тырят советский аналог водонагревателя для сдачи в цветмет), говорил мне: «Не пиши ты свою фантастику. Эльфы, гномы какие-то. Компьютеры! Вот ведь смесь вымысла с Чухломой! У нас край ткачих! Пиши про них. Нужна историческая правда». Я посмеивался над стариком. Хотя совет его был сродни шукшинскому. Я никогда ничего не выдумывал. Просто его правда умерла в 80-х.

А сейчас грустно. Хочется войти в цех и заорать на ухо человеку, который тебя всё равно не слышит: «Давай сатин 60, ВМП и 30 боронок пряжи. А то план не дам ни хрена!»