Шестьдесят лет назад открылся Ивановский областной художественный музей. Нынешний «юбилей» вынужденно проходит без посетителей. Но рассмотреть некоторые предметы из коллекции можно сегодня на 6-7-й страницах «Рабочего края». Мы попросили сотрудников музея рассказать о любимых экспонатах. 

Надо признать, что нынешняя «изоляция» не первая в истории художественного музея. Почти двадцать лет – до 1991 года – собрание было недоступно для зрителей из-за реконструкции здания на пр. Ленина. Опять же из-за ремонта в 2008 году свернули постоянную экспозицию. Правда, на протяжении всей своей истории, музей ведет масштабную выставочную деятельность. Судя по старым фотографиям, был даже выставочный зал на колесах, разъезжавший по районам области.

Изначально Ивановский художественный музей открылся не по привычному сегодня адресу. Первая экспозиция 21 апреля 1960 года развернулась в помещениях драмтеатра – нынешнего Дворца искусств. Посетители тогда увидели коллекцию Древнего мира, предметы прикладного искусства Западной Европы, некоторые произведения русского искусства. Многое из этого было приобретено еще Дмитрием Бурылиным. Но значительно расширилось собрание в советское время – в Иваново передали экспонаты из столичных коллекций. Продолжаются поступления и в наше время. В фондах областного художественного музея – более 45 тысяч единиц хранения. Показательно, что многие произведения из коллекции востребованы на крупных выставках в России и за рубежом.

«Дистанционная» экскурсия от сотрудников художественного музея

«Вот он мир, пустой и круглый»

Царь Кащей художника Головина

текст: Елена Белянина

А. Головин. Шаляпин в роли Мефистофеля. 1909. Музей Бродского

Эскиз костюма Мефистофеля к опере Ш. Гуно «Фауст». 1901. Бумага, карандаш, акварель, бронза, серебро.

Творчество Александра Яковлевича Головина неразрывно связано с императорским театром. И мировая слава русских опер начала XX века принадлежала не только их авторам и звездным исполнителям, но и ему. Маленький шедевр, созданный художником в 1901 году, – эскиз костюма Мефистофеля для великого Фёдора Шаляпина.

Когда этот рисунок рассматривают дети, то часто вспоминают Кащея. На персонаже – корона из гнутых гвоздей, за плечами и на груди – змеи. Пояс – с зубастым чудищем, а на ногах – когти. Вокруг фигуры струится страшная мантия. В руке – хрустальный шар. Для чего всё это Мефистофелю, духу зла? 

Итальянский автор Арриго Бойто придумал в своей опере «Мефистофель» сцену, которая до сих пор является одной из самых эффектных: в Вальпургиеву ночь на горе Броккен происходит шабаш. Мефистофель как повелитель нечистой силы должен быть коронован. Его облачают в мантию, сотканную из змеистых огненных языков, на голову возлагают венец с торчащими железными зубьями. Он требует державу и ему подают... земной шар. Мефистофель торжествует и, зло играя хрустальным шаром, произносит следующие слова: «Вот он, мир, пустой и круглый, он поднимается, опускается, трепещет и сверкает!» Потом с размаха разбивает земной шар на тысячи осколков (не отсюда ли вырос гротеск с глобусом Чарли Чаплина в фильме «Диктатор»?).

Шаляпин мечтал исполнять партию Мефистофеля в постановке 1901 года театра Ла Скала года в непривычном для того времени виде – с обнаженным торсом. Певец считал, что характер демонического персонажа нужно выразить не только музыкой, но и через скульптурность тела. Ведь Мефистофель – это дух зла, который спорит с Богом! Не может же дух во время спора быть одетым в камзол?!

Головин разработал для Шаляпина несколько рисунков. О том, как выглядел Мефистофель-Шаляпин, бросая вызов небесам, может рассказать портрет, созданный в 1909 году (в собрании Санкт-петербургского музея И. Бродского). А о том, как выглядел певец в сцене ведьмовского шабаша, свидетельствует наш рисунок, созданный восьмью годами ранее.

Вид из окна

Чтобы не совершать дальних поездок

текст: Андрей Санников

А. Морозов. Сумерки. 1963. Бумага, гуашь. 60х83

Осень. 1964. Картон, гуашь. 60х83

Утром. 1965. Картон, гуашь. 74х105,5

Лунная ночь. 1966 Картон, гуашь. 64,5х90

Излюбленный мотив в творчестве Александра Ивановича Морозова – вид из окна его мастерской на окраине Москвы, что на Масловке. Он довольно прост: уголок сада, старое дерево, стена соседнего дома. Художник воспроизвел этот городской мотив в 1938 году и много раз возвращался к нему в работах 1950-х и 1960-х годов. Часть этих зрелых, написанных гуашью работ, вы видите в репродукции. Они удивляют легкостью, стремительностью исполнения и, особенно, разнообразием интерпретации – двух одинаковых видов просто нет. Тонко схваченные переменные погодные состояния, тончайшие нюансы освещения, смена времени суток, круговорот сезонов – и давно знакомое, освоенное художником пространство возле родного дома всякий раз предстает в новом свете, передает иное настроение и эмоциональное состояние. 

В дни, когда многим из нас поневоле приходится сидеть дома и наблюдать из окна за медленным наступлением весны и стремительной сменой солнечной погоды ненастьем, выбранный мотив и само обращение к творчеству Александра Ивановича Морозова кажутся очень своевременными. Художник умел находить и выражать в красках созвучие собственного настроения и состояния природы; умел видеть прекрасное в обыденном, для чего ему не обязательно было совершать дальних походов или поездок; его мастерство оказывалось сильнее любых обстоятельств, а неустанный труд – лучшим стимулом и смыслом жизни. 

«Впереди ждет только радость»

Этюд из периода смутных ожиданий и тревог

текст: Светлана Воловенская

А. Лабас. Девочка в зелёном платье. 1962. Холст на картоне, масло

Широкой публике художник Александр Лабас скорее знаком своими аэропланами и дирижаблями, поездами и эскалаторами, чем портретами и жанровыми мотивами. Тем ценнее тот факт, что в ивановском музее оказались работы автора разных периодов. Еще в конце девяностых в собрание вошли «Противовоздушная оборона» (1932) и «Вид на Набережную» (1961).

Приобретение 2018 года – экспрессивный живописный этюд «Девочка в зеленом платье» 1962 года. Портрет сделан как раз в то время, когда под предлогом запрета на формализм Лабаса перестают выставлять, приобретать в музеи, да и просто замечать. Этот период для художника полон смутных ожиданий и тревог.

Так что же заставило уже маститого художника, занятого больше повседневной жизнью утопических городов, чем бытописательством, написать в 1962 году почти сентиментальный портрет девочки, освещенной солнцем, на фоне уходящего за линию горизонта морского пейзажа? Воспоминание о собственном детстве, проведенном на рижском взморье, ожидание перемен, которые прервут тягостное «творческое молчание», просто удачная сценка или мимолетное впечатление из ослепительного летнего дня?

В «кадре» девочка в зеленом платье со смешным, по-детски повязанным бантом в коротко стриженных волосах. На втором плане – берег моря, залитого солнцем. Героиня существует в солнечном свете, льющемся из распахнутого окна, в едином пространстве с морем, ветром, голубой далью, в которой плывет, раскачиваясь на волнах, белый парусник. Картинка «проявляется» так же, как если бы зритель смотрел вдаль в бинокль, но не успел навести резкость. Мы уловили суть и различили цвета, и только потом прояснились контуры. Всполохи сине-зеленого платья, убегающая полоска берега, вертикалью уходящая к линии моря, фрагмент стены, заслоняющей от нас часть пейзажа.

Мы смотрим на девочку «против солнца», щурясь и прикрывая рукой глаза. Солнечные блики на платье, цветах, лице, пшеничных волосах, выгоревших на южном солнце, выглядят белыми слепящими вспышками и усиливают эффект «сияния». Переливающиеся оттенки желтого и синего сводятся в зеленоватом платье. Цвета рождаются естественно и почти случайно, прямо у нас на глазах, как если бы художник смешивал их у себя на палитре. Листва и небо, трава и море, а если желтый смешать с синим, будет зеленый… Оптическая иллюзия и динамика, глубина и перспектива, цвет и свет в портрете слаженно работают на образ модели.

Девочка в этот прекрасный летний день в южном, наполненном солнцем и морем пейзаже будто бы напоминает нам, что «Впереди ждет только радость, радость неизведанного и непознанного... что за некоей воображаемой чертой только и начнется настоящая жизнь» (Борис Балтер. «До свидания, мальчики…», 1961).

Крылья противятся взлету

«Печальный демон, дух изгнанья»

текст: Елена Климова

М. Врубель. Демон у ворот монастыря. 1890–1891. Бумага, карандаш. 

В 1890 году Михаил Врубель в числе многих известных художников был привлечен к оформлению собрания сочинений М.Ю. Лермонтова, приуроченного к 50-летию со дня смерти поэта. Врубель выполнил более 20 рисунков к поэме «Демон», но в издание вошло только 11. Современники не смогли оценить по заслугам талант художника, и лишь спустя десятилетия эти листы были признаны лучшими иллюстрациями к лермонтовской поэме, точно и тонко передающими саму суть необычного персонажа.

Рисунки Врубеля монохромны, выполнены черной акварелью или карандашом. Однако в них использовано всё богатство тональных переходов в пределах черно-белой шкалы. Зачастую переходы от темного к светлому не постепенны, а прерывисты: каждый фрагмент тени или света имеет собственное очертание, как бы внутренний контур. В каждом листе чувствуется монументальность – качество, присущее всему творчеству Михаила Врубеля.

Один из рисунков лермонтовской серии представлен в экспозиции Ивановского художественного музея. В листе «Демон у ворот монастыря» запечатлена мучительная борьба в душе героя, когда он в первый раз постигает тоску и волнение любви.

Демон, словно ослабев в томлении страсти, прислонился к каменной стене; крылья противятся взлету. В застылой неподвижности, в голове, бессильно склоненной на руку – выражение тоски и нерешительности:

Он хочет в страхе удалиться…

Его крыло не шевелится!

И, чудо! Из померкших глаз

Слеза тяжелая катится …

Известно, что Врубель остался недоволен своим первоначальным рисунком, почувствовал, что в фигуре мало демонической силы. Художник вернулся к этому месту поэмы еще раз, но новый рисунок уже не смог войти в книгу, готовившуюся к печати.

Лермонтов работал над «Демоном» в течение двенадцати лет. Врубель же посвятил своему «Демону» почти всю жизнь. Этот образ был для него не однозначной аллегорией, а целым миром сложных душевных переживаний.

Тома из антикварной лавки

«Учебный атлас…» Ивана Цветаева

текст: Елена Соснина

Аполлон Мусагет. Музеи Ватикана. Иллюстрация из III тома «Атласа»

В собрании ИОХМ хранится интересный и редкий экспонат с непростой судьбой. Это трехтомный «Учебный атлас античного ваяния», составленный профессором Иваном Владимировичем Цветаевым и изданный в 1890–1894 годах тиражом, не превышающим 50 экземпляров.

Все три тома, хранящиеся в музее, имеют дарственные автографы составителя: И. В. Цветаев посылал их близкому другу, коллеге и соратнику – профессору Петербургского университета Ивану Васильевичу Помяловскому.

Автографы обозначают примерные даты выхода в свет всех трех томов «Атласа». Первый из них гласит: «Дорогому другу Ивану Васильевичу Помяловскому от составителя. 23.XI.1890». Второй и третий тома предназначены: «Дорогим моим друзьям Ивану Васильевичу и Михаилу Ивановичу Помяловским на память», поскольку старший сын И.В. Помяловского, Михаил, к этому времени уже стал студентом университета. И даты: «30.V.1894» и «1895 г.». 

После смерти И.В. Помяловского в 1906 году, его библиотеку постигла печальная участь. По неизвестным причинам наследники – двое сыновей и дочь – решили продать книжное собрание, содержавшее множество очень редких изданий, включая инкунабулы, за 40 тысяч рублей. Покупателя, готового заплатить такую сумму, не нашлось, и библиотека разошлась по антикварным лавкам. Не известно точно, у кого из петербургских букинистов-антикваров Д. Г. Бурылин приобрел цветаевский «Атлас», но на каждом их трех томов стоит его владельческий автограф, а также штемпель музея, датированный 29 октября 1914 года. Значит, этот экспонат появился в «собрании древностей и редкостей» Музея промышленности и искусства в год его открытия.

Там прячется детство 

Ощущение реальности мира

текст: Галина Солнцева

П. Петровичев. Осень. Рубеж XIX–XX вв. Холст, масло

Картина «Осень» Петра Ивановича Петровичева (1874–1947) с первого взгляда показалась мне до боли близкой. Каждая встреча с ней словно возвращает в прошлое. Осенний пейзаж написан художником более ста лет назад вдалеке от моей малой родины и мало похож на реальный уголок милых мне мест. Но будто заложен в нем некий код, обостряющий рецепторы восприятия и волшебно открывающий двери в пору беззаботного детства. 

Изображенные на картине деревья, стоящие на косогоре над рекой, трепет желтых листьев на полупрозрачных кронах, пронзительная синяя гладь воды и еще высокое голубое небо с бегущими белыми облаками – всё это неизменно вызывают у меня образы родной природы и щемящую тоску по невозвратно ушедшему. 

Сочетание красок на холсте и пастозность живописи, дающей блики и наполняющей произведение движением воздуха, создают ощущение реальности мира. Натуралистично переданная фактура рельефа на переднем плане вызывает в памяти запахи влажной земли и палой листвы, а звонкое от синевы пространство несет дуновение ветерка и тревожно-грустные крики птиц, готовящихся к отлету. Извилистая река с рваной кромкой берегов представляется Волгой, за изгибом которой скрывается ее приток Шохна с плавучим мостом, называемом в народе «боны». Рядом с ними видится пришвартованная к берегу баржа, слышится лязг подъемного крана, выгружающего гравий. Камни с грохотом ссыпаются в кузова подъезжающих машин, рассыпаясь по дороге из ковша и шрапнелью падая в воду. Вспоминается начальная сельская школа в деревянном купеческом доме с большими окнами и высокими распашными дверями, – беззаветный уголок моего детства, уют которого навсегда связан с горьковатым запахом огненных бархатцев в осеннем саду и тонким запахом лимона, цветущего в классе зимой. И кажется, еще чуть-чуть – и я увижу себя в синеньком пальтеце в окружении своих одноклашек – Таньки, Витьки и Сереги, «нога за ногу» возвращающихся домой из школы. Летящая по воздуху паутина бабьего лета прилипает к нашим лицам, последние щедрые лучи яркого солнца заставляют щурить глаза, от которых не ускользает ни растущий в овраге гриб, ни пролетающая бабочка, ни валяющаяся на дороге палка. Благодаря таланту художника происходит удивительное единение зрителя и запечатленной им природы.

Пётр Петровичев – выходец из бедной крестьянской семьи Ярославской губернии. Случайная встреча с В.В. Верещагиным привела его в Московское училище живописи, ваяния и зодчества. Его учителями были В.А. Серов и В.М. Васнецов, но особенно сильное влияние на манеру письма оказал И.И. Левитан – непревзойденный мастер пейзажа-настроения. 

Глядя на картину Петровичева «Осень» из собрания Ивановского художественного музея, вспоминается «Золотая осень» (1895) Левитана. Их объединяет красота и одухотворенность русской природы, мажорная тональность и поэтическая взволнованность. Пейзаж у Левитана написан легким касанием кисти, а у Петровичева фактура природы выявлена широким, плотным, раздельным, насыщенным цветовым мазком, наполняющим произведение дыханием жизни. Именно приемы пастозного письма сделали П.И. Петровичева наиболее ярким представителем импрессионизма в русской живописи рубежа XIX–XX столетий. 

Глядя на «Осень» Петра Петровичева, кажется, что детство никуда не ушло, а прячется от меня в картине художника, и всегда вспоминается тютчевское:

Пустеет воздух, птиц не слышно боле,

Но далеко еще до первых зимних бурь –

И льется чистая и теплая лазурь

На отдыхающее поле …