Статья «Песни северного рабочего края» напечатана в журнале «Красная новь» в 1921 году за подписью Александра Воронского. Тогда он считался чуть ли не главным литературным критиком страны. В публикации разбираются стихи ивановских поэтов той поры. При этом предпринята попытка объяснить местную специфику: что делает ивановцев непохожими на других. 

Воронский судил не со стороны. Он пару лет прожил в нашем городе: возглавлял редакцию «Рабочего края», а после отъезда Фрунзе на фронт по сути стал губернатором. Та давняя статья и сегодня многое может объяснить нам о нас. Приведем ее с небольшими сокращениями.

Вечный покой

«…Среди русских северных равнин, пересекаемых лесами, стоит город, в котором много старинных церквей и часовен, но еще больше фабричных труб. Древний посад – и рядом гнезда фабричных корпусов вдоль небольшой и неимоверно загрязненной речонки Уводи. Есть что-то глубоко своеобразное, я сказал бы, исключительно русское в этом сочетании осколков старины с сооружениями машинного века, часть которых оборудована не хуже первоклассных фабрик Манчестера.

На всём – пелена безмолвной, незримой, но явно ощутимой, тихой, родной северной печали, и веет старым недавно казавшимся вековечным бытом. Если перенестись дальше на север, на несколько десятков верст к Волге, то взгляду откроется тихий заштатный городок Плёс, одно из лучших мест на Волге, ее жемчужина, – городок, где проводили когда-то время Левитан, Чехов, Шаляпин. «Над вечным покоем» – это Плёс. И вся губерния обвеяна Плёсом, «вечным покоем» русской северной природы.

Губерния – рабочая. В ней живет суровое рабочее племя – северный ткач. Северный ткач молчалив, сосредоточен, его движения медлительны, он – тяжел на подъем. У него холодные голубые глаза. Он вынослив, терпелив, решителен и дисциплинирован лучше питерского и московского рабочего. <…>

От серпа – к «серпу»

О северном неярком дне и белых ночах, о лесах и перелесках, о плакучих березах, об убогих деревеньках и овинах, о душе, которая тянется к любви и новому будущему, о революции и многострадальной советской родине нашей, о борьбе со злым черным ворогом, о рабочей околице и грохоте фабрик, «о миллионах сотканных аршин» в адском труде, – обо всём этом сложены стихи и песни иваново-вознесенских поэтов. Мы насчитали в этих сборниках более 25 авторов – певцов рабочего Северного края. Некоторые из них были достаточно известны уже раньше: печатались в толстых журналах, в ежедневной прессе. Таковы Мих. Артамонов, Д. Семёновский, Василий Смирнов, но большинство из них молоды и даже юны и начали слагать свои стихи и песни во время революции: Иван Жижин, Сергей Семин, Калика Перехожая (Баркова), Огурцов, Сумароков, Ник. Смирнов, Н. Уронов и т. д. В предисловии к сборнику «Сноп» авторы говорят о себе: многие из нас, прежде чем выйти на ниву слова с серпом поэтического творчества, еще так недавно расстались с реальным, а не аллегорическим серпом земледельца и молотом рабочего. Это в самом деле так. Нам, по крайней мере, известно, что Сергей Семин – простой пастух, попавший с поля в армию и сделавшийся на войне инвалидом; Калика перехожая (Баркова) – дочь училищного сторожа, Михаил Артамонов – рабочий, Иван Жижин – сын прачки, другие – люди мелкого конторского труда; некоторые, как Тимонин, Н. Смирнов и другие, недавно еще входили в Союз Молодежи. Во всяком случае это – подлинный рабоче-крестьянский демос.

Совсем ясен – Михаил Артамонов

<…> Есть неровности, промахи, шероховатости. Чувствуется подражательность: Николай Смирнов подражает Бунину, у Жижина порой ощущается Бодлер, в стихах Семина звучат некрасовские мотивы, но в этом большой беды нет: мы имеем дело с поэтами, недавно выступившими со своими вещами. В целом же у большинства – намечается свой собственный язык, свой подход, сформировывается свое литературное «я».

Совсем ясен и сложился Михаил Артамонов. Удаль слободских парней, хмельные, привольные, полевые песни, колокольчики, бубенчики, гармонь, алые ленты, сарафаны, поцелуи – это душа, первооснова его стихов. 
Бывало над Угорами

Гармонь зовет, звеня,

Глаза горят задорами:

Поймай-ка, мол, меня.

Венки плетут и венчики

Бросают в бочаги

Рвут алые бубенчики

В поеме у реки.

Это было в прошлом. Но оно ушло:

Прошло то время вольное

Былой разгульный взмах.

На фабрику – раздольное –

Попрятано впотьмах,

Стоят на прежнем гульбище

На Выселском холму

Три корпуса фабричные,

Стоят, гудят в дыму...

...И старые и малые

Стоят по корпусам

Ой, снежки-снеги талые,

Не бегать в поле нам...

Шумит, гремит и охает

И стонет меж полей

На горе нам построенный

Стоокий корпус-змей...

Душа рвется к поемным лугам, к летним росным ночам, к милой «девушке-зарянушке» с «очами синими», а фабрика приковала прочно к себе; «люд замолк и угрюм», старый патриархальный быт безжалостно сломлен. Но еще живы и свежи воспоминанья о деревенском полевом приволье, о деревенских гульбищах, и тянет к простору, в поле, в лес. Михаил Артамонов – весь еще в прошлом. Он – деревенский парень, попавший в плен каменных стен. Оглушенный, растерянный, измученный, непонимающий, стоит он средь стальных матиц, среди грохота и шума. Поэзия огромных городов, стальных машин, каменных корпусов – ему неведома. Города, фабрики он не принимает. Он – коммунист, он за новую советскую Русь, но потому, что в тайниках души он верит, что новая Русь даст в конце концов возможность тысячам деревенских парней вернуться домой в родимые деревни, к лугам, перелескам, свежему сену и снова зазвенят разухабистые частушки, разольется гармонь и будут прыгать через костры «в Купала дивью ночь». Город вызывает у Артамонова тоску, скуку; он только гнетет, выхолащивает душу. Стих Артамонова по-деревенски звонок, наивен, свеж, непритязателен, часто похож на частушки, легок и прост, что не мешает ему быть довольно богатым. Он тоже весь от деревни.

Бок о бок

Мотивы поэтического творчества Артамонова характерны для литературного облика почти всего поэтического кружка красной губернии. Каждый из поэтов по-своему слагает стихи и песни, но есть в них одно общее, присущее всем, – в итоге это песни и стихи деревни, вынужденной стихией общественного развития двинуться в города, в каменные – «стоокие корпуса» и еще не понявшей и не приемлющей ни города, ни этих корпусов. Это – поэзия текстильных рабочих, ибо на Севере ткач наполовину еще связан с деревней, живет в деревне, и город и каменные корпуса с особой жестокостью давят недавних деревенских парней. А деревня так близка, северные поля и леса совсем на виду, за грязной околицей. На зеленом пригорке – почти бок о бок с фабрикой – стоят старинные незатейливые часовенки, а в лесах еще недавно в пещерах спасались отшельники, и из глубины лесного озера вот-вот выглянет старинный Китеж-град. От этой близости острее чувствуется противоречие машинного века, деревня тянет к себе своей непосредственностью, своим северным очарованьем. Особенности молодых поэтов северного рабочего края бросаются в глаза при сравнении их творчества с творчеством поэтов тяжелой металлургии. Здесь преобладает рабочий, уже давно порвавший с деревней, забывший о ней; он уже весь городской. Для него рабочий молот, паровая машина, приводные ремни, шум и свист шестерни не только символ угнетения и рабства, но и символ нового будущего, когда человек сознательно подчинит себе стихи природы и общественного развития, наоборот, деревня в его глазах – синоним косности, невежества, тьмы. От этого различие в тонах, в настроении, в направлении, в характере. Поэзия Гастевых – это гимны стали, бетону, доменным печам, она скупа к деревне. Деревни в ней нет. В стихах поэтов северного текстильного края мало, очень мало о стали и бетоне, но зато сколько в ней тяги к деревне, любви к ней. <…>

Продолжение следует...

Иллюстрация: Нефедов Иван Никандрович, «Плёс. Гора Левитана», 1927. Собрание ИОХМ.